Кредиты в Европе XVII-XIX веков

Все начиналось в Голландии, и к тому же очень давно...

Задолго до появления капитализма, - отмечает Ф.. Бродель, - его предвещали многие признаки: рост городов и обменов, повление рынка труда, сплоченность общества, распространение денег, рост производства, торговля на дальние расстояния, или, если угодно, международный рынок...

Когда Рим удерживал в своей власти большие территории, чем все Средиземноморье, когда в IX в. Китай изобрел бумажные деньги, когда Запад в XI-XIII вв. отвоевывал свое Внутреннее море, когда с наступлением XVI вв. наметился мировой рынок - тогда тем или иным образом начиналась "биография капитала". Крупные "купцы" былых времен никогда не специализировались, они без различия занимались одновременно или последовательно торговлей, банковским делом, финансами, биржевой спекуляцией, "промышленным" производством в виде надомного труда или мануфактур. Спектр торговой, промышленной, банковской деятельности, т. е. сосуществование нескольких форм капитализма, развертывался уже во Флоренции в XIII в., в Амстердаме в XVII в., в Лондоне еще до XVIII в. Изменяясь, капитализм без конца сменял самого себя. Повторим относительно его то, что в 1784 г., после четвертой англо-голландской войны, говорил о коммерции Генри Хоуп, значительнейший из амстердамских деловых людей: "Она часто болеет, но никогда не умирает".

Комиссионная торговля

Комиссионная торговля означала противоположность торговле личной, именовавшейся "торговлей собственностью"; она означала - заниматься товарами ради другого.

Собственно, комиссия есть "поручение, каковое один негоциант дает другому для торговли. Тот, кто поручает, - это комитент, тот, кому дают поручение, - комиссионер. Различают комиссию на закупку, комиссию на продажу, банковскую комиссию, каковая заключается в том, чтобы снимать со счета, акцептировать, передавать, давать распоряжения об акцепте или о получении денег на счет другого; складскую комиссию, каковая состоит в том, чтобы получать партии товара, дабы отправлять их к месту назначения". А затем "продают, покупают корабли, велят их строить, доковать, вооружать и разоружать, страхуют и велят застраховать себя посредством комиссии".

Вся торговля входила в систему, где встречалась самые разные ситуации. Бывали даже случаи, когда комитент и комиссионер действовали бок о бок. Так, когда негоциант отправлялся в мануфактурный центр, дабы покупать там "из первых рук" (скажем, чтобы отобрать шелка в Лионе или в Туре), он обновлял запасы товара вместе с комиссионером, который им руководил и обсуждал с ним цены.

Если Голландия и не придумала комиссию, которая была очень древней практикой, то она весьма рано и надолго сделала ее первой из форм своей торговой активности. Это означало, что все возможные случаи, какие предполагала комиссия, априори там встречались: как равенство, так и неравенство, как зависимость, так и взаимная самостоятельность. Купец мог быть комиссионером другого купца, который в своем месте играл такую же роль.

Но в Амстердаме неравенство обнаруживало тенденцию стать правилом. Одно из двух: либо голландский негоциант имел за границей постоянных комиссионеров, и тогда oни были исполнителями, даже маклерами у него на службе (так обстояло дело в Ливорно, Севилье, Нанте, в Бордо и т. д.); либо же это амстердамский негоциант играл роль комиссионера, и тогда он своими кредитами принуждал купца, прибегнувшего к его услугам, то ли продавать, то ли покупать. В самом деле голландские купцы повседневно давали "кредит иноземным негоциантам, кои им поручали покупку [товаров и даже ценных бумаг, котирующихся на бирже] за возмещение, каковое они получают лишь через два-три месяца после отправки, что дает покупателям кредит на четыре месяца". Еще более явной была власть при продажах: когда какой-то купец отправлял крупному голландскому комиссионеру ту или иную партию товара с поручением ее продать за такую-то или такую-то цену, комиссионер выплачивал ему авансом либо четвертую часть, либо половину, либо даже три четверти установленной цены (вы хорошо видите, что это напоминает старинную практику авансов под пшеницу на корню или под шерсть от предстоящей стрижки). Такой аванс давался под определенные проценты за счет продавца.

Комиссия, дополненная кредитом, привлекала в Амстердам значительную массу товаров; эти товары должны были послушно отзываться на поток кредита. Во второй половине XVIII в., когда разладилась амстердамская перевалочная торговля, комиссионная торговля изменилась: так, она позволяла, если взять вымышленный пример, чтобы товар, закупленный в Бордо, шел в Санкт-Петербург без остановки в Амстердаме, хотя этот последний город предоставлял финансовое сопровождение, без которого все было бы нелегким, если вообще возможным делом. Такое изменение придало возросшее значение другой "ветви" нидерландской активности, так называемой aкцептной торговле, которая зависела исключительно от финансов; во времена Аккариаса де Серионна чаще говорили "от банка", в самом общем смысле от кредита. В такой игре Амстердам оставался "кассой", а голландцы - "банкирами всей Европы.

Впрочем, разве такая эволюция не была нормальной? Чарльз П. Киндлбергер очень хорошо это объясняет. "Монополию одного порта или одного перевалочного пункта в качестве узла торговой сети, - пишет он, - трудно удержать. Такая монополия основана на риске и на капитале в такой же мере, как и на хорошей информации относительно имеющихся в распоряжении товаров и тех мест, где на них есть спрос. Но подобная информация быстро распространяется, и торговля на центральном рынке замещается прямыми торговыми связями между производителем и потребителем. И тогда у саржи Девоншира и рядовых сукон Лидса нет надобности в том, чтобы проходить транзитом через Амстердам, дабы быть отправленные в Португалию, Испанию или Германию; они будут туда посылаться напрямую. [В Голландии] капитал оставался в изобилии, но торговля клонилась к упадку с тенденцией трансформировать финансовую сторону обмена товарами в банковские услуги и инвестиции за границей".

Преимущества крупного финансового рынка для заимодавцев и заемщиков в конечном счете оказывались более долговечными, нежели преимущества торгового центра для покупателей и продавцов товаров. Не этот ли переход от товара к банковским операциям видели мы со всей ясностью в Генуе ХV в.? Не его ли увидим мы в Лондоне в XIХ и ХХ вв.? Не было ли банковское превосходство самым долговечным? Именно это предполагает успех акцепта в Амстердаме.

Мода на займы

Процветание Голландии завершилось избытками, которые парадоксальным образом причиняли ей затруднения, такими избытками, что кредита, который Голландия предоставляла торговой Европе, окажется недостаточно, чтобы их поглотить, и она, таким образом, будет предлагать их также современным государствам, с их особым даром потреблять капиталы, хотя и без таланта возвращать эти капиталы в обещанный срок. В XVIII в., когда повсюду в Европе имелись праздные деньги, используемые с трудом и на плохих условиях, государям едва ли приходилось просить: один кивок - и деньги богатейших генуэзцев, богатейших жителей Женевы, богатейших жителей Амстердама оказывались в их распоряжении. Возьмите же, вас просят об этом! Весной 1774 г., сразу же после ярко выраженного кризисного застоя в делах, амстердамские кассы были открыты настежь: "Легкость, с коею голландцы ныне передают свои деньги иностранцам, побудила некоторых немецких государей воспользоваться такою готовностью. Герцог Мекленбург-Стрелицкий только что прислал сюда агента, дабы заключить заем на 500 тыс. флоринов из 5%". В это же самое время датский двор успешно провел переговоры о займе в 2 млн. флоринов, который довел его долг голландским кредиторам до 12 млн.

Был ли такой финансовый напор отклонением, как говорили морализирующие историки? Было ли это нормальным развитием? Уже на протяжении второй половины XVI в., бывшей тоже периодом сверхобилия капиталов, Генуя пошла тем же путем; представители старой знати (nobilivecchi), признанные заимодавцы Католического короля, в конечном счете отошли от активной торговой жизни. Все происходило так, словно Амстердам, повторяя этот опыт, выпустил добычу ради призрака, удивительную "перевалочную торговлю"- ради жизни рантье-спекулянтов, оставив выигрышные карты Лондону, даже финансируя подъем своего соперника. Да, но был ли у него выбор? Был ли выбор у богатой Италии конца XVI в.? Была ли у нее возможность, даже тень возможности, остановить подъем северных стран? И все же любая эволюция такого рода как бы возвещала, вместе со стадией финансового расцвета, некую зрелость; то был признак надвигающейся oсени.

В Генуе, как и в Амстердаме, особенно низкие ставки процента говорили о том, что капиталы не находят себе более применения на месте в обычных формах. При сверхобилии свободных денег в Амстердаме стоимость кредита здесь упала до 3 - 2%, как в Генуе к 1600 г. Это также то положение, в каком окажется Англия в начале XIX в. после хлопкового бума: слишком много денег, и денег, не приносящих более сносного дохода, даже в хлопчатобумажной промышленности. Именно тогда-то и согласились английские капиталы кинуться в громадные инвестиции в металлургическую промышленность и железные дороги. У голландских капиталов подобного шанса не было. С этого времени роковым оказывалось то, что любая плата за кредит, немного превышавшая местные ставки процента, увлекала капиталы вовне, иной раз очень далеко. Да и здесь еще это было не совсем то положение, в котором oказался Лондон, когда в начале XX в. после фантастических приключений промышленной революции он снова будет иметь слишком много денег и мало возможностей использовать их на месте. Конечно, как и Амстердам, Лондон будет отправлять свои капиталы за границу, но займы, которые он согласится предоставить, окажутся зачастую продажами за пределами страны изделий английской промышленности, т. е. способом подъема национального роста и национального производства. Ничего подобного не было в Амстердаме, ибо там рядом с торговым капитализмом города не имелось развивавшейся вовсю индустрии.

Тем не менее эти займы загранице были довольно удачными делами. Голландия их практиковала с XVII в. 344 В XVIII же веке, особенно когда в Амстердаме открылся рынок aнглийских займов (начиная по меньшей мере с 1710 г.), "отрасль" займов значительно расширилась. С наступлением 60-х годов XVIII в. все государства являлись к кассовым окошкам голландских кредиторов-император, курфюрст Саксонский, кюрфюрст Баварский, настойчивый король Датский, король Шведский, Россия Екатерины II, король Французский и даже город Гамбург (который, однако, был в то время торжествующим соперником Амстердама) и, наконец, американские инсургенты.

Процесс предоставления иностранных займов, всегда один и тот же, архиизвестен: фирма, которая соглашается разместить заем на рынке в виде облигаций 345, затем котирующихся на бирже, открывает подписку, которая в принципе бывает открытой. В принципе, потому что случалось, если заем казался имеющим солидные гарантии, что он бывал почти целик покрыт до его объявления. Ставка процента бывала невысока, всего на один-два пункта выше процента, бывшего обычным в делах между купцами. 5% рассматривались как высокая ставка. Но в большинстве случаев требовали гарантий: земель, государственных доходов, драгоценностей, жемчугов, драгоценных камней. В 1764 г. курфюрст Саксонский поместил в Амстердамский банк на "9 млн. драгоценных камней" 346; в 1769 г. Екатерина II отправила императорские бриллианты34. Другие виды залогов: огромные запасы товаров, ртуть, медь и т.п. Кроме того, фирме, проводящей операцию, полагалась "премия"-можно ли говорить о взятках? В марте 1784 г. "независимая Америка" заключила заем на 2 млн. флоринов, который был без труда покрыт. "Остается посмотреть,-писал один информатор, получивший сведения из первых рук,-одобрит ли Конгресс премии, предоставленные безего ведома" 34а!

Обычно "контора"-частная фирма, выпускавшая заем, - сама предоставляла капитал заемщику и обязывалась распределять проценты, которые она получит,-все это за соответствующие комиссионные. Затем контора передавала субподряд профессионалам, которые каждый в своей сфере размещали определенное число акций. Таким образом, сбережения мобилизовывались довольно быстро. В конечном счете акции поступали на биржу, и там начинались те же самые маневры, которые мы описали в связи с Англией349. По-видимому, поднять акции выше номинала, выше 100 пунктов, было детской игрой. Достаточно было хорошо дирижируемой кампании, иной раз просто лживого объявления, для того чтобы заем был закрыт. Естественно, те, кто вел мелкую и крупную игру, использовали такое повышение, чтобы продать акции, которые они купили или которые оставались в их руках. Точно так же в случае политического кризиса или войны, способной вызвать понижения курса ценных бумаг, эти игроки будут первыми, кто станет продавать.

Операции эти были столь частыми, что выработалась особая терминология: хозяева контор именовались банкирами-негоциантами, банкирами-посредниками, посредниками в капитале; агенты по продаже бумаг и маклеры были "предпринимателями"-на их обязанности лежало распространять и "рядиться" из-за "облигаций" (понимай: акций займа) с частными лицами. Их также называли коммерсантами при капиталах. Не вовлечь их в дело было бы чистым безумием, они провалили бы проект. Эти выражения я заимствую у Я. X. Ф. Ольдекопа, консула Екатерины II в Амстердаме. Из года в год мы встречаем в его переписке государей, нуждающихся в деньгах, и их агентов, предпринимающих с большим или меньшим успехом одни и те же демарши. "Сейчас идут,-пишет Ол в апреле 1770 г.,-негоциации с г-ми Хорнекой, Хогером и компанией [банк, специализировавшийся на профранцузских и французских делах] [о займе] для Швеции, каковой, как говорят, составит пять миллионов и каковой начали с одного миллиона. Поначалу был собран первый миллион, коего по ме) мере половина была размещена в Брабанте, говорят даже благодаря деньгам иезуитов"350. Однако же всякий думает, что "встретятся немалые затруднения при сборе" суммы, о которой оставалось договориться. В то время сам Ольдекоп оказался по велению русского правительства втянутым в переговоры о займе с "Хоупом и компанией", "Андре Фелисом и сыном", "Клиффордом и сыном", с которыми он "договорился" и которые принадлежали к "главным негоциантам сего города"351. Трудность заключалась в том, что Санкт-Пет "отнюдь не вексельный рынок, где можно получать и выписывать векселя с каждой почтой". Лучше всего будет производить платежи в самом Амстердаме, а для покрытия займа и процентов организовать поставку в Голландию меди. А в марте 1763 г.352 уже курфюрст Саксонский ходатайствовал о займе в 1600 тыс. флоринов, которые, как просили лейпцигские купцы, были бы выплачены "в голландских дукатах, кои ныне весьма высоко ценятся".

Французское правительство одним из последних появится на амстердамском рынке, заключив свои займы, катастрофические для него самого и катастрофические для заимодавцев, которых 26 августа 1788 г. ошеломит прекращение французских платежей. "Сей громовой удар... грозящий сокрушить столько семейств,-пишет Ольдекоп,-вызвал... резкое и ужасное потрясение для всех негоциации с заграницей". Облигации упали с 60 до 20% 353. Крупная фирма Хоупов, весьма вовлеченная в операции с английскими ценными бумагами, станет держаться чудесной мысли: быть всегда подальше от французских займов. Случайно или по зрелом размышлении? Во всяком случае, ей не пришлось об этом жалеть. Мы увидим, как в 1789 г. глава фирмы будет пользоваться на Амстердамской бирже "такою беспримерной властью... что вексельный курс [не] устанавливается, пока он не прибудет"354. Он также сыграет роль посредника в деле английских субсидий Голландии во время "батавской революции"355. А в 1789 г. он даже воспрепятствует закупке французским правительством зерна в странах Балтийского бассейна.