Условность денежных знаков: система вещных и вербальных видов

Все виды социальной деятельности человека в той или иной степени служат для передачи информации. К таким способам коммуникации относятся: письменность, музыка, танец, живопись, строительство, актерская игра, отправление религиозного культа, язык и деньги[183]. Для традиционных обществ эти разнообразные формы коммуникации имеют однотипный «механизм» передачи информации.

Мы смеем утверждать, что деньги как система, включающая в себя денежные знаки и единицы, являются высшей и окончательной формой развития системы социальной коммуникации. Они являются инструментами общения и в первую очередь — между верхним и остальными рангами общества, а также внутри социальных групп[184]. Денежный знак — это язык, выражающий содержание денег. Использование слова «язык» в данном случае не является метафорическим, в происхождении и структуре как языка, так и денежного знака присутствует много общего. И в первую очередь их объединяет то, что оба эти явления являются результатом психологического развития человека и инструментами передачи социальной информации[185]. Например, К. Поланьи считает, что «деньги — это система символов, аналогичных языку, письменности или весам и мерам»[186]. С точки зрения Т. Парсонса, взаимодействие внутри общества и между социальными единицами осуществляется на символическом уровне, который предполагает, прежде всего, лингвистический уровень выражения и коммуникации. «Другие символические средства интеракции, например, деньги, также лучше рассматривать как специализированный язык, а не как сущност-но иной вид коммуникаций» [187].

Известный отечественный философ А. Зиновьев дает следующую характеристику деньгам: «Они стали средством распределения и накопления ценностей, господства одних людей над другими, управления, расчетов, планирования, организации людей. Роль их в жизни людей стала настолько огромной и многосторонней, что современные общества без них так же немыслимы, как и без языка»[188]. Денежный знак — это квант социальной информации, предназначенной для восприятия ее нижним рангом, и он должен иметь «декодер», раскрывающий содержание этой информации. При его помощи индивидуум должен распознать из множества знаков тот, который является денежным, и суметь раскрыть его содержание. Проблема заключается в том, что, с одной стороны, у денежного знака должны присутствовать общие свойства и черты с символом, с другой — подобие видимой формы знака не должно соответствовать скрытому содержанию символа. Противоречие заключается в том, что происходит несовпадение знакового выражения и значимого содержания. Денежный знак должен «отражать» стоимость богатства, но не иметь его реальной стоимости.

Разрешение данного противоречия достигается условностью денежного знака. Денежный знак всегда условен, условность — это и есть тот «декодер», который помогает нижним рангам воспринимать информацию.

Условность денежного знака достигается изменением его вещной формы или полным отсутствием таковой. Исходя из свойства двойственности денежного знака, в структуре непрерывного информационного потока можно выделить знаки двух противоположных типов условности: «вещной» (аналоговой) и «вербальной» (цифровой). Оба вида знака, как говорилось выше, имеют религиозно-мистические корни. Один проистекает из магии орнамента, рисунка, пиктограммы, а другой — из магии звука, слова.

Аналоговый денежный знак характеризуется наличием вещной оболочки. Условность такого знака связана с трансформацией оболочки предмета. Эти изменения должны лишить знак его утилитарности и сделать подобием реального богатства, его представителем в социальном обороте. Условность денежного знака может создаваться различными способами:

а) нанесением эмблем (гербов), девизов, текстов, орнаментов, печатей, цвета;

б) изображением тотемных животных, птиц, рыб, солнца, звезд, растений, меча, лука, стрел, щита, шлема, серпа, молота, тератологических фигур — двуглавого орла и дракона;

в) преднамеренной порчей вещной оболочки, миниатюризацииили, наоборот, гигантизмом.

Изображение и цвет играют огромную роль в придании условности денежному знаку. Таким же значением обладает и рисунок. В традиционных обществах, вследствие привычки к постоянному изображению одного и того же предмета, оно в конце концов стилизуется и превращается в орнамент, пиктограмму, знак, обладающий тайным мистическим смыслом. «Усиливающийся процесс оседания охотничьего общества верхнего палеолита привел к дальнейшему развитию уже практиковавшегося магического знака. Прежний условный графический знак, наносившийся на орудия и прочие предметы крайне несложный по своему выполнению, качественно видоизменяется. Старое магическое содержание рисунка воплощается в новые формы. Подвижные изображения, рисунки на предметах и скульптура развивается в стенную живопись палеолитических стоянок» [189].

Наложение магического знака на любую вещь придает последней ряд свойств, например, быть предметом жертвоприношения, или способность приносить богатство. М. Мосс приводит целый ряд этнографических наблюдений, раскрывающих скрытый смысл таких знаков. Например, «украшенные узорами корзины и ящики являются магическими» — «никогда не пустующими», «блюда и ложки,<... > украшенные, резные, с эмблемой тотема клана <... > это копии орудий, созидающих пищу» [190] . На первых монетах, для заимствования сакрально-жертвенного характера от своих предшественников, изображались: бык, колосья, орудия труда, священные треножники и котлы, в которых приготавливалось жертвоприношение. В Ольвии, древнегреческом городе VII—VI вв. до н. э., в ходу были бронзовые рыбки, которые использовались и как предмет жертвоприношения, и как деньги. На смену им пришли монеты с изображением рыбы.

Экономическая история дает нам многочисленные примеры миниатюризации денежных знаков, которая связана с традиционными представлениями человека о том, что каждый материальный объект имеет душу. Мышление удваивает реальность: с одной стороны, она существует как объективная данность, с другой, она существует в сознании, как идеальное представление о мире[191]. И это идеальное представление о реальном мире выражается в рисунках, миниатюрных изображениях людей, зверей, вещей и т. д. Причем индивид уверен в магических свойствах этих вещей, в том, что они — меньшее — дадут большее. Формируется представление, что блюда и ложки принесут пищу; миниатюрные копье и топоры — удачу в войне и, соответственно, повышение социального статуса; миниатюрные плуг и лопата — большой урожай; небольшие изображения животных — добычу в охоте; браслеты и ожерелье — женскую и мужскую силу (детей). Поскольку одним из первых предметов социального оборота были женщины, то и они имели особый денежный знак — то была миниатюрная статуэтка, которая передавалась в обмен на реального человека.

Этот ряд может быть продолжен до бесконечности, поскольку весь внешний мир идеализируется и дублируется первичными символами. Например, топор как первичный символ был сакрализован, и играл значительную роль в религиозном культе и стал служить не только важнейшим хозяйственным инструментом и оружием, но и являлся символом власти, силы, а также богатства. Он служил объектом жертвоприношений богам, его носили на шее (мелкие просверленные экземпляры), вешали над колыбелью младенцев как благодетельный амулет, а его изображения вырезались на гробницах.

Топор как хозяйственный инструмент от топора как денежного знака мог отличаться: а) нарочитой роскошью отделки, б) крупностью или в) миниатюрностью размеров, г) материалом изготовления и д) нанесением надписей, орнаментов. Например, в Италии найдены топоры из свинца, которые не могли иметь никакого практического значения, а были исключительно объектами культа. На каменные топоры неолитической эпохи наносился орнамент в виде линий, животных, бороздок и т. д. Эти орудия не имели следов их использования[192]. При археологических раскопках находился «ряд своеобразных бронзовых предметов крито-кипрского культурного круга. < . . . > Из различных объяснений их странной формы наиболее вероятным все-таки остается понимание их как двойных топоров, но только изготовленных не в форме, пригодной для практического употребления, < . . . > явная негодность для практического употребления указывает на использование этого предмета исключительно в функции денег»[193].

Но чаще всего топоры-символы миниатюризировались, они были размером 25 мм в длину. Их основным предназначением был обмен на реальные блага, причем на них указывался «номинал» в виде изображения людей, животных, на которые, по-видимому, и обменивался топор-денежный знак.

Но, к сожалению, многие историки, археологи и этнографы не заметили социально-экономического значения такого «миниатюрного» богатства, выполнявших функции денег. Среди них была распространена точка зрения, что «уменьшенные подобия орудий труда и посуды — частые находки в погребениях < . . . > заменяли мертвецу подлинники» [194]. Но, если это так, то как тогда объяснить наличие в тех же захоронениях «настоящих больших орудий и сосудов из меди».

Другой способ придания условности денежному знаку — это порча его вещной оболочки. «Так, на о-ве Маэво в Меланезии циновки, имеющие значение меры стоимости, нарочито портят, чтобы лишить их потребительной стоимости» [195]. Или создание большой формы. Наиболее часто приводится пример гигантских каменных денег, которые ни по своему размеру, ни по своей сути вообще не имеют никакой утилитарной ценности. Известны каменные денежные знаки острова Яп, которые представляют собой диски из арагонита — камня известняковой породы. Эти круглые плоские, просверленные в центре каменные диски достигают размеров до пяти метров в диаметре[196]. Размеры таких денежных знаков затрудняют «пользование» ими. Поэтому их выставляют перед хижиной владельца. Оборот денег осуществляется с помощью нанесения на поверхность камня определенных знаков. В Китае и Индокитае были найдены такие каменные деньги, датируемые неолитом.

Что касается вербального денежного знака, то само по себе слово обладает громадной силой. Слово олицетворяется, одухотворяется и приводит к борьбе за «идеи», «знамена», «престиж». По наблюдениям М. Мосса, «словесные выражения чувств < . . . > в сущности представляют собой не только психологические и физиологические, но и социальные явления»[197]. По представлениям древних, каждое слово является материальным телом и, соответственно, имеет душу. «Даже звуки и те представлялись древним в виде материальных тел» [198]. Слово может стать «ангелом», «заступником» или даже «богом». Появляются «святые слова», языковые «табу», прикосновение к которым считается святотатством и кощунством. Возникают слова молитвы, которые заменяют собой жертву, и чем больше этих слов, чем чаще они повторяются, тем более ценной становится эта жертва. Слова стали посредниками между молящимися людьми (жертвоприносителями) и богами (жертвопринимателями).

Вербальный денежный знак изначально определяется как условный знак, поскольку для него определяется значение, связанное с этим звуком. Вербальный денежный знак представляет собой определенное действие, условное обозначение, цифру и т. д., которые описываются словом. Эти отдельные слова совмещают в себе понятия, идею самого действия и его звучание, названия.

Появление вербального (цифрового) знака в наибольшей степени связано с сознанием субъекта, в котором он вызывает понятие или представление об объекте. При помощи его формируется связь между чувственными и мысленными образами. В такого рода знаках определенной лингвистической единице выражения соответствует определенная единица содержания. Звук с вложенным в него определенным значением является символом. «Когда < . . . > звуковые комплексы получают постоянное значение хотя бы в порядке полисемантизма, то те же звуковые комплексы становятся символами или сигналами» .

Развитие речевой культуры началось, по Н. Марру, с перевода «звуковых символов магического значения, находившихся в распоряжении руководящей группы примитивной общественности, на рельсы все более расширенного использования в быту»[199]. Сама потребность в звуковой речи возникла, «когда в связи с магией выработалась социальная группировка с таинственными магическими действиями в плясках, песнях и играх, где в процессе мирного выкрикивания стали выделяться артикулированные звучания, членораздельные комплексы будущих отдельных звуков, слова-символы магического значения» [200].

В данном случае мы разделяем точку зрения Н. Марра о том, что речевая артикуляция началась в связи с религиозным ритуалом. Творцом первых слов был первобытный маг или колдун. Если же вспомнить значение слова в магическом ритуале и чрезвычайно большое количество различного рода магических функций, связанных с человеческой речью, то станет ясно, какое могущественное орудие получила в свои руки группа примитивных колдунов, бывших некоторое время чуть ли не монополистами звуковой речи. Естественно, что их социальный вес благодаря этому значительно повышался, и они являлись устроителями социального порядка.

Исследования палеонтологов звуковой речи показывают, что вкладывание смысла в звук связано с физиологическими и социально-психологическими особенностями человека. Например, звук «Р», являясь первоначально подражанием рычанию агрессивного животного, впоследствии стал звуковым символом, ассоциировавшимся с социальным понятием силы, власти и богатства. Гомогенность системы, находящейся на начальных этапах развития, в речи проявляется в том, что под одним звуком учитывались разные социальные явления. Например, корень «ar» («or») лежит в основе таких терминов, как рука, сила, армия, власть, плуг, аристократия, Спарта[201]. Отсюда в языке образуются такие семантические пучки: «рука — сила — власть — право» или «кость — голова — тело — душа»[202]. От этого же звука и корня происходят такие семантические дериваты, как латинское слово «rex»—царь, бог, мука; греческое «ар»—пашня, поле, пахота; французское и английское слова «or» — золото, русское — «орало».

Язык как совокупность звуковых символов является замкнутой системой. Формированием значения того или иного звука занимается верхний ранг социума[203]. И, согласно исследованию палеонтологов звуковой речи, значение слова, обозначающего родовой тотем, семантически совпадало с понятием собственность и возвратным местоимением «себя» [204].

Слово, используемое для обозначения денежного знака, также означает власть и богатство. Сила этого слова, вербального денежного знака, определяется социально-культурной ценностью языка, иными словами — способностью элиты сохранять его замкнутость как господствующего языка и навязывать другим социумам.

Вербальный денежный знак в денежном обращении представлен счетными, идеальными, банковскими деньгами. Как отмечает ряд историков Древнего мира, «при первобытной мене часто использовались идеальные единицы, как средство расчета» [205]. Например деньги-скот представляли собой ни что иное, как счетную единицу. В Древнем Египте ячмень, медь, серебро, золото, масла использовались в качестве вербальных денежных знаков. Известный советский египтолог Ю. Перепелкин утверждает, что во времена Старого царства (кон. IV — III тыс. до н. э.) зерно использовалось в качестве «единообразного оценочного и покупательного средства». «Мне думается, можно считать доказанным, что в зерне Старое царство располагало единообразным и употребительным средством обращения» [206]. Все они были понятиями, выступавшими в качестве знака этих вещей, т. е. не в «натуральном» виде, а как идеальная, условная расчетная единица. Так что когда имелось в виду действительно реальный продукт, требовалось дополнительное пояснение: «ячмень в виде ячменя», «серебро в виде серебра», «золото в виде золота»[207]. Степень знаковости этих денежных знаков была такова, что стоимость самого ячменя в натуральном виде выражалась через ценность зерна-символа.

Другой пример использования вербального денежного знака находим в меновом контракте, относящемся к документам хозяйственной деятельности Древней Халдеи. В контракте зафиксирован факт обмена 85 мин (37,3 кг.) смолы на 42,5 мины (18,5 кг.) «льняной шерсти», причем предварительно оба вида имущества были оценены в серебре— «деньгами в 211/4 сикля»[208].

Ю. Перепелкин приводит выдержки из договора купли-продажи недвижимости, относящегося ко времени второй половины Древнего царства (Египет). Согласно этому документу, дом предварительно оценивается в 10 денежных единиц, но оплачивается не ими, а тремя предметами обихода: четвертное полотно (3 ед.), кровать (4 ед.) и двойное полотно (3 ед.) [209] .

В Средние века особое распространение получила такая форма вербального денежного знака, как счетная банковская монета. В Венецианской республике XII в. учреждались банки, использовавшие «мнимую или условную монету». Банк Св. Георгия в Генуэзской республике, основанный в 1407 г., вел все счета в «идеальной» монете[210]. В 1609 г. Амстердамский банк установил неизменную счетную единицу, представлявшую стоимость определенного количества серебра, равнявшуюся 211,91 асам чистого серебра и называвшуюся «банковый флорин». Банк принимал разнообразную монету, но счет велся только на «банковые флорины».

В процессе передачи информации аналоговый и цифровой виды денежных знаков используются одновременно, составляя целостную совокупность. Причем в процессе развития социально-экономической системы их соотношение постепенно изменяется так, что значение вербального денежного знака возрастает, а вещного — снижается. В своем исследовании денег А. А. Зиновьев так же оперирует двумя видами денежных знаков, правда, называя их «условные деньги» и «реальные деньги». Не вдаваясь в дискуссию о терминах, мы просто укажем, что первый соответствует нашему понятию «вербальный денежный знак», а второй — «вещный денежный знак». Здесь важно то, что ученый отмечает возрастающую роль «условных денег». Он пишет: «условные деньги не сводятся к реальным. Они суть новое качество в социальных отношениях людей.

Величина условных денег, циркулирующих в обществе, во много десятков раз превосходит величину реальных денег, которых было бы достаточно для нормальной жизни общества, если бы условных денег не было. Но общество уже не может жить без последних»[211]. Этот эффект объясняется тем, что цифровая передача информации при помощи вербального денежного знака предполагает большую свободу и независимость индивидов, участвующих в интерпретации кодов. Генезис цифровых (электронных) денег начинается с вербального денежного знака. Они тоже являются представлением о богатстве и силе или, как указывают современные философы, «цифровые устройства — это не что иное, как распределенная память» [212].